Война мышей и лягушек, или батрахомиомахия

Перевод и примечания М.С. Альтмана
1896—1986

Brachomyomachia
Обложка книги "Война мышей и лягушек : (Батрахомиомахия)" / Пер. с древнегреч., вводная статья и комментарии М. С. Альтмана. — Москва ; Ленинград : Academia, 1936 (Л. : тип. «Печатный двор»). — Суп.-обл., переплет, XVI, 21, [2] с., 1 вкл. л. ил.; 25×18 см. — (Античная литература/ Под общ. ред. Д. А. Горбова и В. О. Нилендера).
К первой строке приступая, я муз хоровод с Геликона Сердце мое вдохновить умоляю на новую песню,— С писчей доской на коленях ее сочинил я недавно, — Песню о брани безмерной, неистовом деле Арея. Я умоляю, да чуткие уши всех смертных услышат, 5 Как, на лягушек напавши с воинственной доблестью, мыши В подвигах уподоблялись землею рожденным гигантам. Дело, согласно сказанью, начало имело такое. Раз как-то мучимый жаждою, только что спасшись от кошки, 10 Вытянув жадную мордочку, в ближнем болоте мышонок Сладкой водой упивался, — его на беду вдруг увидел Житель болота болтливый и с речью к нему обратился: «Странник, ты кто? Из какого ты роду? И прибыл откуда? Всю ты мне правду поведай, да лживым тебя не признаю. 15 Если окажешься дружбы достойным, сведу тебя в дом свой И, как любезного гостя, дарами почту таровато. Сам я прославленный царь Вздуломорда, и здесь на болоте Искони всепочитаемый вождь и владыка лягушек. Родом же я от Грязного, который с царевною Водной 20 На берегах Эридана в любви сочетался счастливо. Впрочем и ты, полагаю, из роду не вовсе простого: Может быть, царь скиптродержец и мощный в боях предводитель. Ну. не таи же, открой мне скорее свой род именитый». Тут на расспросы лягушки мышонок пространно ответил: 25 «Что ты о роде моем все пытаешь? Он всюду известен: Людям, бессмертным богам и под небом витающим птицам. Имя мое — Крохобор, я горжусь быть достойным потомком Храброго духом отца Хлебогрыза и матери милой, Ситолизуньи, любезнейшей дочки царя Мясоеда. 30 А родился в шалаше я и пищей обильной взлелеян: Смоквою нежною, сочным орехом и всяческой снедью. Дружба же вряд ли меж нами возможна: мы слишком несхожи. Жизнь вся твоя на воде протекает, а мне вот, на суше, Пища привычна людей, и меня на дозоре не минет: 35 Ни из красивоплетеной корзины калач белоснежный, Ни с чечевичной начинкой пирог с творогом многослойный, Ни окровавленный окорок, ни с белым жиром печенка, Ни простокваша, ни сыр молодой, ни парная сметана, Ни пирожочки медовые, — их же вкушают и боги, — 40 Словом, ничто из того, что к пирам повара припасают, Вкусно приправами всякими пищу людей услащая. [Не убегал никогда я с опасного поля сраженья, Первому следуя зову, я в первых рядах подвизаюсь. Даже его не страшусь, человека с огромнейшим телом: 45 Смело на ложе взобравшись, цепляюсь за кончики пальцев Или пяту ухвачу, и хоть боль до людей не доходит, Скованный сном человек моего не избегнет укуса. Но, признаюсь, опасаюсь и я двух чудовищ на свете: Ястреба в небе и кошки, — великое с ними мне горе, — 50 Также и скорбной ловушки, где рок затаился коварный. Эти напасти — все страшные, наистрашнейшая — кошка: Даже к зарытым в норе норовит она ловко пробраться. Редьки же грызть я не склонен, ни толстой капусты, ни тыквы, И пе питаюсь ни луком зловоннейшим, ни сельдереем, — 55 Яства отменные, впрочем, для тех, кто живет у болота...» На Крохобора слова Вздуломорда со смехом ответил: Что ты, о друг, все о брюхе толкуешь? Поверь мне, немало Есть и у нас, па воде и на суше, чему подивиться. Жизнь нам, лягушкам, завидно-двойную назначил Кронион: 60 Можем мы прыгать по суше, можем плясать под водою, И обитаем в жилищах, обеим стихиям открытых. Если желаешь, ты можешь и сам в том легко убедиться: На спину только мне прыгни, держись, понадежней усевшись, А уже я тебя с радостью в самый свой дом переправлю». 65 Так убеждал он и спину подставил, и тотчас мышонок, Лапками мягкую шейку обняв, на лягушку забрался. Был он вначале доволен: поблизости виделась пристань, Плыл на чужой он спине с наслажденьем... Но, как внезапно Буйной хлеснуло волною в него, проклиная затею, 70 Жалобно тут завопил он, стал волосы рвать и метаться, Горестно лапки под брюхом ломать, а трусливое сердце Билось неистово и порывалось на берег желанный. От леденящего страха стенаньями глушь оглашая, Правит меж тем он подвижным хвостом, как послушным кормилом, 75 И умоляет богов привести его на берег целым. Так, чем он более тонет, тем стонет безудержней, громче, И, наконец, исторгает из уст своих слово такое: «Верно, не так увозил на хребте свою милую ношу Вол, что по волнам провел до далекого Крита Европу, 80 Как, свою спину подставивши, в дом свой меня перевозит Сей лягушонок, что мордой противною воду пятнает! Вдруг над равниною водной, высокую вытянув шею,— Вот уж где ужас обоим, — явилася грозная гидра. Гидру увидев, нырнул Вздуломорда, о том и не вспомнив, 85 Гостя какого, коварный, на верную смерть обрекает. Сам углубился в болото и гибели близкой избегнул, Мышь же, опоры лишившись, немедленно навзничь упала, Лапками лагодя влагу и жалобный писк испуская. Часто ее заливала волна, но, живучая, снова 90 Наверх она выплывала... Однако судьбы не избегнешь... Шерстка намокшая с большей все тяжестью книзу тянула, И, уж волной заливаем, пред смертью промолвил мышонок: «Ты, Вздуломорда, не думай, что скроешь коварством проступок: Как со скалы потерпевшего в море кораблекрушенье, 95 С тела меня ты низвергнул... В открытой борьбе или беге Не превзошел бы меня ты на суше. Так наглым обманом В воду меня заманил... Но всевидящий бог покарает! [Грозного не избежишь ты возмездья от рати мышиной]». Так он сказал и свой дух на воде испустил. Но случайно 100 Это узрел Блюдолиз, на крутом побережьи сидевший. С писком ужасным пустился он весть сообщить всем мышатам. Эти же, новость проведав, вспылали ужаснейшим гневом И повелели глашатаям громко проклинать, чтоб утром Прибыли все на собранье в палаты царя Хлебогрыза, 105 Старца-отца Крохобора, которого труп по болоту Выплывший жалко носился, — не к брегу родному, однако, Нет, уносился, несчастный, в открытого моря пучину. Спешно, с зарей, все явились, и первым в собрании поднялся Скорбью по сыну томимый отец Хлебогрыз и промолвил: 110 «Други, хотя и один я теперь претерпел от лягушек, Лютая может беда приключиться внезапно со всяким. Жалкий, несчастный родитель, троих сыновей я лишился: Первого сына сгубила, свирепо похитив из норки, Нашему роду враждебная, неукротимая кошка. 115 Сына второго жестокие люди па смерть натолкнули, С необычайным искусством из дерева хитрость устроив, Эту-то пагубу нашу ловушкой они называют. Третий же сын, был и мой он любимец и матери нежной... Ах, и его погубил Вздуломорда, сманивши в пучину. 120 Но ополчимся, друзья, и грянем в поход на лягушек, Тело, как должно, свое облачив в боевые доспехи». Речью такою он всех убедил за оружие взяться; Их возбуждал и Арей, постоянный войны подстрекатель. Прежде всего облекли они ноги и гибкие бедра, 125 Ловко для этого стручья зеленых бобов приспособив,— Их же в течение ночи немало они понагрызли. А с камышей прибережных сняв шкуру растерзанной кошки, Мыши, ее разодравши, искусно сготовили латы. Вместо щита был блестящий кружочек светильни, а иглы — 130 Всякою медью владеет Арей — им как копья служили. Шлемом надежным для них оказалась скорлупка ореха. Во всеоружья таком на войну ополчились мышата. Живо узнали про это лягушки и, вынырнув, тотчас В место одно собрались и совет о войне учредили. 135 Только пошли пересуды, откуда и кто неприятель, Вражий внезапно явился, жезлом потрясая, глашатай — Творогоеда бесстрашного сын Горшколаз знаменитый. Он, объявляя войну, к ним со словом таким обратился: «Я от мышей к вам, лягушки, и послан я с вызовом грозным: 140 Вооружайтесь поспешно, готовьтесь к войне и сраженьям. Ибо в воде увидали они Крохобора, в чьей смерти Царь Вздуломорда повинен. Так будьте теперь все в ответе. Тот же из вас, кто храбрее, на бой пусть скорее дерзает». Так объявил им глашатай, и, грозное слово услышав, 145 Затрепетали сердца и у самых бесстрашных лягушек. Но Вздуломорда, поднявшись, их речью такой успокоил: «Други, не я убивал Крохобора и даже не видел Как он погиб: верно, сам утонул он, резвясь у болота, В плаваньи нам подражая. А эти гнуснейшие мыши 150 Вздумали ныне меня обвинять. Ну, тем лучше. Изыщем Способ мы раз навсегда весь их род уничтожить коварный. Вот что я вам предложу и что кажется мне наилучшим: В броню себя заковавши, мы сомкнутым строем, все рядом Станем у края болота, на самом обрывистом месте, 155 Чтобы, когда устремятся на нас ненавистные мыши, Каждый ближайшего мог супостата, за шлем ухвативши, Вместе с оружием грозным, низвергнуть в пучину болота. Там уже, плавать бессильных, мы быстро их всех перетопим, Сами же мы, мышебойцы, трофей величавый воздвигнем». 160 Речью такой убедил он лягушек облечься в доспехи: Голени прежде всего они листьями мальвы покрыли, Крепкие панцыри соорудили из свеклы зеленой, А для щитов подобрали искусно капустные листья. Вместо копья был тростник у них длинный и остроконечный, 165 Шлем же вполне заменяла улитки открытой ракушка. Так на высоком прибрежьи стояли сомкнувшись лягушки, Копьями все потрясали, и каждый был полон отваги. Зевс же богов и богинь всех на звездное небо сзывает И, показав им величье войны и воителей храбрых, 170 Мощных и многих, на битву огромные копья несущих, Рати походной кентавров подобно иль гордых гигантов, С радостным смехом спросил, не желает ли кто за лягушек Иль за мышей воевать. А Афине промолвил особо: «Дочка, быть может, притти ты на помощь мышам помышляешь, 175 Ибо под храмом твоим они пляшут всегда с наслажденьем, Жиром, тебе приносимым, и вкусною снедью питаясь». Так посмеялся Кронид, и ему отвечает Афина: «Нет, мой отец, никогда я мышам на подмогу не стану, Даже и в лютой беде их: от них претерпела я много: 180 Масло лампадное лижут и вечно венки мои портят, И еще горшей обидою сердце мое уязвили: Новенький плащ мой изгрызли, который сама я, трудяся, Выткала тонким утком и основу пряла столь усердно. Дыр понаделали множество, и за заплаты починщик 185 Плату великую просит, а это богам всего хуже. Да и за нитки еще я должна, расплатиться же нечем. Так вот с мышатами... Все ж и лягушкам помочь не желаю: Не по душе мне их нрав переменчивый, да и недавно, С битвы когда утомленная я на покой возвращалась, 190 Кваком своим оглушительным не дали спать мне лягушки. Глаз из-за них не сомкнувши, я целую ночь протомилась. И, когда петел запел, поднялась я с больной головою. Да и зачем вообще помогать нам мышам иль лягушкам: Острой стрелою, поди, и бессмертного могут поранить. 195 Бой у них ожесточенный, пощады и богу не будет. Лучше, пожалуй, нам издали распрей чужой наслаждаться». Так говорила Афина. И с ней согласились другие. Тотчас все боги, собравшись, пошли в безопасное место. Временем тем комары в трубы большие к сраженью 200 Вражеским станам обоим знак протрубили, а с неба Зевс загремел громовержец, начало войны знаменуя. Первым Квакун Сластолиза — тот в первых рядах подвизался — Метким копьем поражает в самую печень по чреву; Навзничь упал он, и нежная шерстка его запылилась. 205 С грохотом страшным скатился, доспехи на нем зазвенели. Этому вслед Норолаз поражает копьем Грязевого Прямо в могучую грудь. Отлетела от мертвого тела Живо душа, и упавшего черная смерть осеняет. Острой стрелою тут в сердце Свекольник убил Горшколаза. 210 В брюхо удар Хлебоеда на смерть Крикуна повергает: Наземь упал он стремглав, и от тела душа отлетела. Гибель героя увидев и мщеньем за друга пылая, Камень схватил Болотняник огромный, на жернов похожий, В шею метнул Норолазу, в глазах у того потемнело. 215 Тут уже жалость взяла Травотлода, и дротиком острым Он упредил нападенье врага. Но и сам поплатился: Ловко копьем дальнолетным в него размахнулся Облиза, Меток удар был, под самую печень копье угодило. И на Капустника, по побережью крутому бежавшего, яро 220 Ринулся, но, не смутившись, тот сам обратил его в бегство. В воду злосчастный упал и живой уж не выплыл, багровой Кровью окрасил болото, и, вздутый, с кишками наружу, Долго еще труп героя у берега горестно бился. Творогоед же от смерти и на берегу не сберегся. 225 В ужас пришел Мятолюб, когда Жирообжору увидел: Бросивши щит, он проворно спасается бегством к болоту. Соня Болотный убил знаменитого Землеподкопа, А Водорад поразил беспощадно царя Лизопята, Тяжким булыжником череп ему раскроив. Размягченный 230 Из носу мозг его вытек, и кровью земля обагрилась. Соне Болотному смерть причинил Блюдолиз безупречный, Дротик свой бросив, и тьма ему взоры навеки покрыла. Это увидел Чесночник и, за ноги труп расторопно Крепкой рукою схвативши, в болото Болотного бросил. 235 Тут за убитого друга герой Крохобор заступился, Ранил жестоко Чесночника в печень, под самое чрево. Тело простерлось бессильно, душа же в Аид отлетела. Болотолаз то увидев, горсть грязи швырнул в Крохобора: Тина лицо облепила, он зрения чуть не лишился. 240 Гневом вспылал Крохобор и, могучей рукой ухвативши Камень из долу огромный, — земли многолетнее бремя, — В Болотолаза метнул его яростно. Вся раздробилась Правая голень его, и, подрубленный, пал он на землю. Тут и Пискун на него напустился и сильно ударил 245 В чрево. Проникло в утробу копье глубоко, и как только Крепкой рукою из брюха копье изволок враг обратно, Тотчас наружу за ним и все внутренности потянулись. Видя, что на побережья от смерти не убережется, Еле плетясь и измученный страшно, сраженье покинув, 250 В ров Зерногрыз пробирался, чтоб гибели лютой избегнуть. В пятку, копье уязвив, поразил Хлебогрыз Вздуломорду [Позже, хоть раненый тяжко, он вынырнул вновь из болота]. Видя, что дышащий трудно во прахе простерт Вздуломорда, К первым рядам устремившись, копье в него Луковник бросил, 255 Но уцелел крепкий щит, и копья острие в нем застряло. Также и дивный Полынник, в сражениях равный Арею, Сбросить не смог с головы Вздуломорды тяжелого шлема, Хоть средь лягушек воинственных витязем первым считался: Слишком уж много врагов на него устремилось. Пред грозным 260 Натиском не устоял он и спешно в болоте укрылся. Был средь мышей еще юный, но храбростью всех превзошедший, Славный герой Блюдоцап, знаменитого сын Хлебоскреба. Из дому вызвавши сына, отец его в бой посылает. Этот же витязь, с угрозою весь истребить род лягушек, 265 Гордо вперед выступает, пылая с врагами сразиться. Тотчас лягушки, объятые ужасом, в бегство пустились. Силой владея великою, тут бы их всех погубил он, Если бы зоркий Кронион, отец и бессмертных и смертных, Гибнущих видя лягушек, к ним жалостью вдруг не проникся 270 И, головой сокрушенно качая, богам не промолвил: «Боги! Великое диво я вижу своими глазами. Скоро, пожалуй, побьет и меня самого сей разбойник, Что на болоте свирепствует. Впрочем, его успокоим. Тотчас Афину пошлем или шумного в битвах Арея: 275 Эти его, хоть отважного, живо от битвы отвадят». Кроноса сын так промолвил. Арей же ему возражает: «Ныне, Кронид, уж ни мудрость Афины, ни сила Арея Лютую смерть отвратить не сумеют от жалких лягушек, Разве на помощь им все мы направимся, да и оружье, 280 Коим когда-то сразил Капанея, могучего мужа, Дерзостного Энкелада и дикое племя гигантов, Ты и теперь пустишь в ход — перед этим и храбрый смирится». Только промолвил Арей, громовою молнией грянул Кроноса грозного сын, — и великий Олимп содрогнулся. 285 Знаменье страшное в ужас повергло мышей и лягушек, Все же мышиное войско сражения не прекращало, Крепко надеясь лягушачий род истребить совершенно, Что и могло бы случиться, если б с Олимпа Кронион, Сжалившись, в помощь лягушкам не выслал защитников новых. 290 Вдруг появились создания странные: кривоклешневы, В латы закованы, винтообразны, с походкой кривою, Рот — словно ножницы, кожа — как кости, а плечи лоснятся, Станом искривлены, спины горбаты, глядят из-под груди, Рук у них нет, зато восьмеро ног, и к тому двуголовы — 295 Раками их называют... И тотчас они начинают Мышьи хвосты отгрызать, заодно уж и ноги и руки. Струсили жалкие мыши и, копья назад повернувши, В бегство пустились постыдное... Солнце меж тем закатилось, И однодпевной войне волей Зевса конец наступает.
ПРИМЕЧАНИЯ

* Цифра в начале примечания означает помер стиха.

1 Геликон — высокий горный хребет в южной Беотии; считался излюбленным местом пребывания Аполлона и муз — богинь-вдохновительниц поэзии, искусств и наук. Хоровод с Геликона — музы, к которым греческие поэты, в особенности эпические, обычно в начале своего труда обращались с просьбой о вдохновении. Так начинается «Илиада» («Гнев, о богиня, воспой...») и «Одиссея» («Муза, скажи мне о том многоопытном муже...»). 3 С писчей доской — дощечка, покрытая воском, на которой писали особым грифелем (stylus), один конец которого был острый — для писания, другой — широкий — для растирания воска. 4 Арей (миф.)—бог войны; дело Аре я—обычная метафора для обозначения войны. 7 Гиганты (миф.) — сыновья Геи, богини земли, от крови оскопленного бога Урана, первого правителя вселенной. Недовольные новым владыкой вселенной, Зевсом, они предприняли войну против него и олимпийских (живших на горе Олимпе, в Фессалии) богов, штурмуя небо обломками скал и стволами деревьев. Но Зевс с олимпийцами, призвав на помощь своего сына героя Геракла, всех их убил. Гиганты изображались в виде огромных стпруких исполинов с чешуйчатыми змеиными хвостами вместо ног, длинными кудрями и бородами и страшными лицами. Судя по тому, что гиганты обитали только в вулканических местностях, так же как и титаны, и что сказания о них представляют собой вариации сказаний о титанах, мы имеем в гигантах образ, дублирующий образ титанов. 9 В оригинале, собственно, не кошка, а ласка: в то время, к которому может быть отнесена паша поэма, в Греции кошек не было. Самые ранние упоминания о кошках в античной литературе мы имеем у Геродота (II, 66) и у Аристофана («Ахарняне», 844). 8—23 Диалог Вздуломорды с Крохобором, так же как и диалоги других действующих лиц «Батрахомиомахии», пародирует диалоги героев «Илиады». 19 Грязной (по-гречески Пелей) — явный намек на имя отца величайшего героя Троянской войны Ахилла, сына Пелея и морской богини Фетиды; последней здесь соответствует Гидромедуза — «Водяпая владычица». 20 Эридан — мифическая река, по Гезиоду (древнейшему, после Гомера, эпическому поэту Греции), впадавшая в Океан; в позднее время Эридан отождествлялся с рекой По в Италии; впрочем, под этим названием Страбон и Павза- ний упоминают реку и в Аттике. Указание на берег реки как на место любовного сочетания Грязного (собственно, Болотного) и Гидромедузы («Владычицы вод») сделано не только из соображений, вытекающих из ситуации, но и в целях пародийных: в «Илиаде» богини вод также сочетаются со своими возлюбленными на берегах рек, и об этом рассказано там почти в тех же выражениях (ср. «Илиаду», IV, 475; XIV, 445 и др.). 39 Медовые пирожочки — бескровное жертвоприношение богам. Нередко — за недостатком жертвенных животных — этим лепешкам придавали форму и вид того животного, которое полагалось приносить в жертву: боги относились к этому снисходительно. 59 Кронион (Кронид) — сын Кроноса, Зевс. 79 Имеется в виду миф о том, что Зевс, превратившись в быка, похитил дочь финикийского царя Агенора — Европу и перевез ее на своем хребте, через море, на остров Крит. Известная латинская пословица: Quod licet Jovi, non licet bovi (что подобает Юпитеру, не подобает быку) — также связана с этим мифом. 97-88 Предсказание умирающего героя своему убийце близкой гибели — обычный прием у Гомера. Так, Патрокл перед смертью предвещает убившему его Гектору: Жить, Приамид, и тебе остается недолгое время: Рок всемогущий и смерть пред тобою стоят уже близко, Вскоре падешь от руки беспорочного внука Эака. «Илиада», XVI, 852—854. 112-119 Пародия па плач троянского царя Приама по Гектору, убитому Ахиллом: Сколько, жестокий, убил у меня сыновей он цветущих! Но и печалясь с всех, ни о ком я так горько не плачу, Как об едином... «Илиада», XXII, 423—425. 116 Из дерева хитрость — в оригинале «деревянная хитрость» — несомненный намек на знаменитого деревянного коня, в пустой утробе которого греческие герои были введены в Трою, что и привело к падению города. 124-131 Как и стихи 161—165, — пародия на многократные и пространные описания облачения героев в «Илиаде». 136 Жезл в руках—обычная эмблема царской и полководческой власти; у Гомера с жезлом выступают жрецы и ораторы на собраниях; в руках вражеского посла и глашатая жезл имел, примерно, то же значение, что верительные грамоты послов в новое время. 152 Стереотипная эпическая формула в устах оратора, вносящего на собрании какое-нибудь предложение или совет; многократно встречается у Гомера (см. «Илиаду», IX, 103; XII, 215; XIII, 735 и др.). 161-165 См. примеч. к ст 124—131. 168 Звездное небо. В эпической поэзии эпитет обычно прикреплен к определяемому слову, и даже, когда ситуация ему не соответствует, он все же не отпадает; здесь, хотя совещание богов происходит днем, место совещания — небо — имеет определение «звездное». С этим ясе эпитетом «небо» встречается многократно и у Гомера, при столь же противоречащих ситуациях (см. «Илиаду», IV, 44; V, 769; VIII, 46; XV, 371; XIX, 128, 130 и «Одиссею», IX, 527; XII, 380; XX, из). 168-201 Совет богов — пародия на частые собрания богов в «Илиаде», с тем, однако, отличием, что там боги принимают непосредственное участие в земных сражениях (так, Посейдон, Гера, Афина сражаются на стороне ахейцев, Аполлон, Афродита, Арей — на стороне троянцев), в «Батрахомиомахии» же они предпочитают оставаться — по крайней мере, до времени — зрителями. Впрочем, и у Гомера на одном из своих совещаний олимпийцы, по настоянию Зевса, обязуются соблюдать нейтралитет, который, одпако, очень скоро нарушают. 171 Кентавры — по Гомеру воинственное горное племя в Фессалии; поэт Пиндар (ок. 500 г. до н. э.) представляет их наполовину людьми, наполовину лошадьми. В древнейшем греческом искусстве кентавра изображали в виде полного человека, к телу которого сзади прибавляли тело лошади; в более совершенном позднем искусстве к телу и груди коня прибавляли верхнюю часть человеческого тела: получалось подобие всадника неразрывно слитого с конем. Многие исследователи нового времени, исходя из лошадиной природы кентавров, склонны видеть в них олицетворение рек или бурных горных потоков (в мифологии вообще, и в греческой в частности, образы рек, потоков и лошадей тесно связаны между собой). Но по древнейшим литературным свидетельствам кентавры — просто дикие горные жители; известные нам имена отдельных кентавров (а имена — древнейшее языковое свидетельство) не дают возможности трактовать их только как образы рек. 173 Особое обращение Зевса к Афине объясняется не только тем, что он всегда выделяет ее в сонме богов, как свое самое любимое дитя, но и потому, что Афина отличалась среди олимпийцев исключительной воинственностью («дева-воин») и в троянской войне нередко выступала на поле битвы. 174—196 Диалог Зевса и Афины как нельзя более ярко показывает, что автор «Батрахомиомахии» издевается не только над греческими литературными традициями, но и над религиозными: могущественнейшая богиня Афина, оказывается, не в силах справиться с мышами, которые лижут ее масло, съедают жертвенный жир, портят посвящаемые ей венки и грызут ее плащ. Последнее обстоятельство — самое обидное, так как Афина — богиня-покровительница ткацкого искусства и сама искуснейшая из ткачих; между тем ее собственный плащ оказывается весь в заплатах, да за нитки расплатиться ей нечем. Таковы «дни и труды» богини; по ночам же ей не дают спать своим кваканьем лягушки. Очень вероятно, что эпизод с изгрызенным плащом Афины представляет собой насмешку над известным местом «Илиады», где описывается, как благочестивые троянки, с царицей Гекубою во главе, преподносят Афине в жертвенный дар самое пышное из бывших в Трое покрывал («Илиада», VI, 293—309). 177 Кронид — см. примеч. к ст. 59. 195 По античным представлениям боги, хотя и бессмертны, но не застрахованы от болезней и ран: так, в «Илиаде» повествуется, что в битвах под Троей были ранены Арей и Афродита. На это и намекает рассудительная Афина, предлагая богам не вмешиваться в чужие распри. 202-260 у гомера битва всегда изображается не как столкновение масс, а как ряд поединков отдельных героев. Этот прием применяет п автор «Батрахо- миомахии», что дает ему возможность остро пародировать соответствующие сцены у Гомера. Смешные имена героев и ничтожность всего предприятия, о котором поэт повествует, употребляя при этом торжественные эпические формулы из «Илиады», еще более усиливают комизм. 205 Стих целиком гомеровский, представляющий собой стандартную эпическую формулу (см. «Илиаду», IV, 504; V, 42, 540; XIII, 187; XVII, 50, 311 и «Одиссею», XXIV, 525). Отметим, что во всех указанных местах у Гомера один и тот же стих, но Минский, bi отличие от Гнедича, в своем переводе «Илиады» без всяких оснований переводит его различно, стирая стандартность эпической Формулировки. 213 Подобными жерновидными камнями перебрасываются на поле битвы и герои «Илиады» (VII, 270; XII, 161). 237 Аид («Не-видимый»)— название бога подземного царства; отсюда Аидом стало называться и само подземное царство, — место, где, согласно древнегреческим верованиям, умершие пребывают в виде бесплотных теней. Душа в Аид отлетела — обычная у Гомера метафора смерти. 268 Отец и бессмертных и смертных (в оригинале — «богов и людей»)—обычное наименование Зевса не только потому, что он своими бесчисленными сочетаниями с богинями и смертными женщинами породил множество богов и людей, но еще и потому, что как верховный владыка вселенной он всех опекает и «отечески» над всеми властвует. Весь стих целиком заимствован у Гомера (см. «Илиаду7», VIII, 132). 270 Гомеровский Зевс нередко сопровождает свои слова двумя выразительными мимическими знаками: движением бровей и качанием головы; последний знак обычно выражает у него неодобрение совершающемуся. 271 Стпх пз «Илиады», см. XIII, 99; XV, 286; XX, 344; XXI, 54. 280 Капаней (миф.) — один из семи героев, предпринявших первый поход на Фивы (см. трагедию Эсхила «Семеро проти Фив»). При штурме Фив, Капаней, взобравшись на стену, горделиво воскликнул, что отсюда его даже громы Зевса не сгонят. Зевс сжег его молнией. 281 Энкелад — один из гигантов (см. примеч. к ст. 7). Предложенпе Афины Зевсу — свои громы, коими некогда он сражался с титанами и гигантами, применить против мышей, — звучит неприкрытой насмешкой, тем более язвительной, что громы эти не устрашают мышей и что Зевс, оставив свои бессильные перуны, вынужден обратиться за помощью к ракам. 284 Великий Олимп содрогнулся — гомеровская формула (см. «Илиаду», I, 530). 200-296 Описание раков, данное в виде целого ряда эпитетов с разъяснением, к кому эпитеты относятся, лишь под конец, по своей форме является как бы народной загадкой. Весь отрывок резко отличается по стилю и тону от всей поэмы: в основании его лежит не литературная традиция, а мотив фольклорного порядка. Ср. русские пословицы-загадки о раках: «два рога, а не бык, шесть ног без копыт», «по ножницам — зверь портной, по щетине — вверь чеботарь», «криво рак выступает, да иначе не знает» и др. (см. «Толковый словарь русского языка» Даля, изд. 1882, т. IV, стр. 55). 289 Закат солнца у Гомера прерывает ожесточенный бой. Конец «Батрахомиомахии» перекликается с так называемым «прерванным боем» VIII песни «Илиады».

Загрузить файл Загрузить текстовый файл